Томми Гриффит хотел пива. Томми Гриффиту было пятнадцать лет.
А это значит, что все вечера мира - самые высокие и самые весенние, созданы специально для него: платаны и липы, кровь и пиво, кислые яблоки и почтовые марки, темнеющее небо с барашками облаков, поздняя весна и лондонские девушки - долгоногие куклы в мини без белья. Томми Гриффиту казалось, что его пригласили на праздник, на вечные каникулы, где все можно, где все полицейские погибли под колесами, все преподы упали с высокой горы, в барах наливают до двадцати одного после двадцати двух. Все бесплатно. Все весело.
И главное - нигде нет Мамочки. Нет ее ментоловых сигарет-слимсов, нет ее ежедневных прокладок, которые она швыряет, как попало в ванной комнате, нет ее телефонных звонков и грибка на большом пальце ногтя, нет фотки Джонни Деппа над кроватью (Сынок, запомни: Джонни - бог!) Нет ее мигреней, предменструального синдрома, золотых тунисских сережек, часиков и трех дорогих бутылок из бара, в том числе китайской, привозной водки с маринованной коброй - вот дерьмо! Томми уже не понимал, чего в нем больше: любви или жалости к Мамочке.
Нет никакого завтра. Есть только сейчас.
Молодость. Сок. Свет.
Новый знакомец - вот классный чувак, хлопнул по скамье ладонью и Томми не заставил себя ждать, плюхнулся рядом запанибрата, зажал коленками сцепленные в замок ладони и улыбнулся - блеснула проклятая проволока брекетов. Он прошептал запальчиво, как заговорщик. Ему казалось, что он улыбается по лисьи, очерчивая скулы, как маска Гая Фокса*.
- Идет, мистер. Хочу. На хрен мамашек, на хрен курятник. Я тут все места знаю - похвалился Томми - Живу рядом. Есть аллея за фонтаном с беседкой, там по вечером пусто. И на углу есть магазин 24 часа. - Он спохватился и прибавил важно: - Я ставлю.
Случайный собеседник сейчас казался ему ровесником, удравшим с нудного урока, с котором будет классно замутить всякое, например, сидеть на газоне, в дальней аллее, пить пиво и глазеть, как идут по парковому гравию под фонарями в ногу яркие клубные девочки, и гыгыкать и сплевывать вслед и говорить: А вон той я бы вдул!
Томми дружески протянул руку и соврал (веселье шампанскими пузырьками так и вспыхивало под влажной кожей, - - Я - Тимоти. Тимоти... Г.. Гриффиндор. А ты? Так куда пойдем?
Сбежавший из пятидесятых блюзовый мотивчик заплутал в платановой зелени и брызгал золотом синкоп по молодой листве, теплому свету парковых стилизованных фонарей, вытертой сотнями спин деревянной скамейке, столь же неуместной в царстве пластика и металла, как и он сам между техно-трансом и попсой. Метался между туфель, кроссовок и босоножек, огибал мусорные бачки, стелился, невидимый, по стриженной траве газонов, и наконец нырнул, затаившись, куда-то между кадыком и вздохом.
От Томми пахло маленьким взъерошенным мокрым птенцом, который так хрупок, когда сидит в чужих ладонях. И Крайтон украдкой наклонился, чуть ближе, едва ли на полдюйма, вдыхая эту щекочущую ноздри смесь запахов - весны, доверчивости и молодости. "Все в твоих руках", - говорил когда-то один старый китаец молодому, пришедшему проверить его на вшивость. Все в твоих руках, и ладони изнутри щекочут крылья пойманного мотылька, и тебе решать, жить ему или умирать.
Феликс разжал ладонь и тайком вытер ее о штанину, избавляясь ощущения налипших на руку перьев. Мы сегодня врем? Хорошо, пускай так. Короткий взгляд по сторонам - бар, стоматолог, гинеколог, мелочная лавка "Сто чудес", закрытые витрины бутика "Лоэнгрин" со стилизованным логотипом маленького рыцаря... Все не то... Аптека номер сорок четыре. "№44"*. Сойдет.
- Фил, - он мягко сжал протянутую руку, спрятав ладонь в своей, - Фил Траум. Правда друзья зовут меня Счастливчиком.
И тут он даже не соврал, ибо кто тебе лучший друг, как не ты сам?
- По рукам, лев. Красное на золотом, не так ли? - Книги Крайтон глотал со скоростью Пакмана, поглощающего точечки, причем практически так же без разбору - мейнстрим, детективы, научные исследования, беллетристика, фантастика, современная попса, которую и к какому-то жанру отнести сложно. Сериал госпожи Роулинг не стал исключением. - Шикарное имечко, Тим.
Мимо с лаем и визгом промчала собачья свадьба. Покрутилась у мусорных урн, пластик отдельно, металл отдельно, спасибо за понимание, облаяла паренька с таксой - явно домашний ухоженный дог в ошейнике и дворняга породы хочу быть овчаркой, одновременно раззявили пасти и рявкнули "гаф!". Мелкий пуделек которому не досталось благосклонного внимания дамы попытался было пристроиться к дожьей ноге, но с позором был изгнан. Потом где-то загрохотал опрокинутый бак и свора утянулась туда.
- Пошли затаримся, раз ты ставишь, то пригляди орешков или чипсов, а я возьму пива. - Феликс неторопливо зашагал к магазинчику - он и в первый раз брал пиво именно там. Пробил на кассе четыре бутылки и пачку "Лаки Страйк", получил дежурное "заходите еще" и полфунта сдачи, и закурил, поджидая Томми с орешками.
- Ну а теперь веди, Тим, где там твоя беседка?
*Повесть Марка Твена "№44. Таинственный незнакомец", где главный герой просит называть его Филиппом Траумом.
Дата: Воскресенье, 11.09.2011, 13:31 | Сообщение # 18
Раса: Человек
Сообщений: 6
Статус:
Томми Гриффит почти не читал книг. Он даже Роулинг не читал. Смотрел из года в год фентезюшную массовую киношку, в которой не понял ничего, но все говорили, что Гарри Поттер - это круто (почти как мамочкин Джонни Депп).
Марк Твен, это ведь что-то вроде крика на стройке "майна-вира", или просто название магазина канцелярских товаров на Флорал стрит или сухой шипучки в пакетике "просто добавь воды и раз-бол-тай".
Фил, классное имя. Все сегодня классное. Старина Фил увидит свою тень сегодня. И значит весна не закончится никогда. Томми и вправду вытянул из кармана толстовки мятые купюры, и все норовил, болтая, сунуть их знакомцу, потом забил: а потом отдам, и схватил, не глядя, с полки две легкие тубы "принглсов", орешков не нашел, взял наугад хрусткий пакетик маршмеллоу* с аладдином и синим джинном. Расплатился впопыхах - кассирша-кореянка не запомнила его, как назло ей позвонили, и она болтала по мобильнику, не глядя.
Томми, выскочил на улицу, на миг потерял спутника, испуганно огляделся, нашел, улыбнулся, подбежал.
- Это там, по левой аллее. Куришь лаки? Это клево. А я... бросил, - зачем Томми соврал сейчас, он не знал. Курил он всего три раза в жизни, да и то, Мамочка унюхала, нависла над спящим сыном в три часа ночи, не вынимая из отбеленных зубов трупную трубочку сигаретки-слимса и заорала в ухо:
- Томми! Никогда! Не кури! Курение вызывает! Рак! Импотенцию! Бесплодие! Приводит к медленной и болезненной смерти! Никогда! Не! Кури!
Она кричала и била его слабыми худыми кулаками. Томми подтягивал колени к подбородку, закрывал голову руками. Мамочка устала, села в изголовье. От нее пахло кислыми духами и сивухой. Она стряхнула пепел прямо ему в постель. Она была пьяна. Она грызла ногти.
- Прости. Марвин собрал вещи. И уехал. А ведь ты только привык называть его папой. У меня депрессия. Ты любишь мамочку?
- Да. - ответил Томми.
- И мамочка тебя любит. Только не кури. Спи, сынок. - Да. Мамочка.
Я хочу чтобы ты умерла. - Томми не сказал последних слов вслух, но сунул голову под подушку - белье пахло табаком, потом и лавандой и тихонько повторил, холодея от тошного ужаса. Я хочу, чтобы ты умерла.
- Идем, Счастливчик! Лаки курит Лаки, - весело поддразнил Томми, новый знакомый нравился ему все больше, наверное, все на свете как-то чувствуют, что Томми стал мужчиной, а мужчины после того как посмотрели на кровь на мостовой, обязательно идут выпить, смерть близка, их скулы суровы, их кольты заряжены, и один на двоих - пустынный холостяцкий прищур стрелков из вестернов. - Это близко.
Парк на Беркли Сквер просматривался вдоль и поперек, но и там были свои потайные уголки. Вечно занятая туристами белая кружевная беседка на самом деле имела сестру близнеца чуть поодаль. Ветхое строение, окурки в щелястом полу, смятые банки от энергетиков и граффити "Rape me, Jesus Christ!" "СПИД - это свобода" и "Kill Bill cool". Потягивало гнилым деревом и мочой.
Томми знал это место с детства, настоящий приют Питера Пена - взрослым вход запрещен, убежище для всех пропащих мальчишек, выпавших из колясок навсегда в Кенсингтонском саду, где живет король.
Томми перемахнул через поваленный бак, встал, раскинув руки в узком проеме двери.
- Это здесь, Фил! - он понизил голос, - Тут нас никто не найдет.
*маршмеллоу - аналог пастилы
Сообщение отредактировал Томми - Воскресенье, 11.09.2011, 15:08
Почувствуй себя чудотворцем. Оседлай облако, усмири северный ветер. Порви этот мир на куски. Ты сможешь. Без изнурительных диет и физических упражнений. Эксклюзивное предложение: только у нас, только сегодня, только здесь и сейчас.
Для тебя споют в унисон заварочные чайники, автомобильные гудки и мертвые битлы (они похоронили Пола*), для тебя черные декораторы выкатят самый алый закат, тебе положат в ладошку золотой ключ от всех дверей, тысяча мажореток в белых колготках и гусарских каскетках промаршируют с жезлами в твою честь с медным духовым оркестром по главному проспекту. А вечером - королевский фейерверк и большой пунш. У тебя все получится, Феликс.
Маркат, вроде бы статично протирал джинсами скамью в сквере, но на самом деле был как всегда включен в сеть - он казался со стороны пьяным вусмерть или просто усталым сонным горожанином. Мужской глянцевый журнал сполз с колена, под сомкнутыми веками заметно двигались глазные яблоки - фаза "быстрого сна" или нечто иное.
Он смаковал каждый шаг подростка и мужчины, полная холеная рука всплывала будто рыба из полутьмы, по щелчку его пальцев один за другим по цепи гасли фонари на дальней аллее.
Он заворачивал к черту случайных прохожих, потенциальных свидетелей. Один уронил мобильник, другой вспомнил, что не поставил машину на сигнализацию, рыжая девушка случайно сломала каблук, старик с бобтейлом, который уже пятнадцать лет гулял вечером по парку Беркли, держась одного и того же маршрута, вдруг решил свернуть к фонтану, и под присягой не смог бы объяснить почему.
Никто не должен помешать моему счастью. Ни одна живая душа.
Маркат чувствовал себя призраком старика Диснея, который рисует новую реальность для семи гномов и Белоснежки, для танцующих скелетов, для Микки и Минни, для Феликса и Томми, которые рука об руку шли по гравийной дорожке. Не замечая, как под их ботинками вспыхивает дорога из желтого кирпича. Хей-хо, парни, нам всем пора в страну, где правит Оз Великий и Ужасный, где уже который век стоит и не рушится город Лондон. Запах свежескошенной травы, бензина, мокрой разрыхленной земли. Автомобильные фары, огни витрин, людская поступь и говор и смех кажутся такими далекими. Желтые фонари погасли по неизвестной причине, цветущая сакура, подарок от японского посольства, роняла свой розовый кремовый цвет у подножия запущенной беседки. Недалеко от беседки темнела сломанная карусель, заросшая красноталом и плющом. Лошадки облезли от непогоды, потускнел оскал и стеклянные глаза и облупился черный лак на седлах и копытах.
Маркат глубоко вдохнул, следил на расстоянии за быстрым знакомством мальчика и мужчины, ему было легко и весело. Маркат вынул из внутреннего кармана пиджака идеально белый носовой платок. Свернул его на двух пальцах - указательном и безымянном в узел - так, что получился человечек. Человечек из платка сначала нетвердо, а потом все уверенней пошагал по его полному бедру, подпрыгнул - Томми Гриффит невольно повторил его движение, перемахивая через бак.
Майская щекотка в углах слишком правильно очерченного рта Гарольда Лилленда. Ему отчаянно хотелось целоваться. Сегодня твой день, Феликс, я погашу все фонари, я буду работать как башня глушилка для всех мобильных сигналов, я выколю все любопытные глаза и полицейские мигалки, я закрою железными пожарными ставнями все окна и витрины.
И пусть навязчиво мигает над светофорным перекрестком подсветка рекламного щита слева от магазина "Лоэнгрин" - постер фильма "Ешь, молись, люби" Маркат улыбнулся, прошептал еле слышно, чужими онемевшими губами, чуть опережая реплику Томми -
Гравий дорожки похрустывал под ногами, складываясь в простой, но навязчивый ритм. I can, I can, I can. I can do it. Я могу. Я могу сделать. Я могу сделать все. Момент истины, когда чувствуешь себя богом, и тьма и тишина ступают по твоим следам, четко, шаг в шаг, не отставая и не торопя. Еще шаг и по мановению твоей руки загораются и гаснут звезды, тебе решать падать ли с ветки листу, петь ли птице, стукнут ли друг о друга красные башмачки. Бедная маленькая глупая Люси с прозрачными камушками, бессмысленная взвесь хрусткого колумбийского снежка, ангельская пыль... Все это чушь, зачем? Самый сильный, самый жесткий наркотик, вызывающий стопроцентное привыкание это всего два слова - я могу. Я могу это сделать. И все.
Томми запрыгнул в беседку и Крайтон улыбнулся, позволяя голоду заполнить себя целиком. От кончиков пальцев до подвздошья, от бедер и вверх по хребту, прямо в череп. Звенящее возбуждение давало сто очков вперед любому любовному угару.
Звякнувший рюкзак в угол, сигарету в зубы, да, Лаки курит Лаки, свернуть голову пивной бутылке и :
- Твое здоровье, Тим, будем лечить нервы?
Когда рядом с тобой сама молодость в разных кроссовках, сопит, переминается с ноги на ногу, подыскивая место куда бы сесть, ты чувствуешь себя на тысячу лет, старым, мудрым, взрослым. И одновременно с этим тебе тоже пятнадцать. В жилах бурлит чистейший адреналин, и по капле втекают, растворяясь, эндорфины, гормоны счастья. Хлебни, пей сам себя из горла и до дна, не утирая губ, марая подбородок и шею. Прикуси хрусткую облатку "Принглс". Отпусти себе грехи и вступи не оглядываясь в вечное блаженство.
А помнишь, тебе было пятнадцать? Беленый потолок, стерильные стены, хрусткое больничное белье, ломота в ладонях от бесчисленных капельниц. Сочувственный шепот медсестрички: "Бедненький... Худенький какой... А глаза огромные, чистый ангел...". И влажный жар умелого рта меж бедер. Маленький жесткие руки, попахивающие камфарой и йодом на длинномерном подростковом теле. Тогда с ней ты заговорил после недели молчания. И первые твои слова после долгой пустоты были "да, еще".
Тьма скрадывает все лишнее, и засохшие использованные кондомы, и полную окурков пивную банку, и размалеванные стены, имена, цитаты, кривое "убей себя, чувак" спиртовым маркером, "мир есть любовь" в цветочках и сердечках девчачьими неровными буквами, лошадиные головы больше похожие на морды ночных кошмаров, с облупившимися улыбками и пустыми стеклянными глазами. Все. Весь мир за пределами беседки исчез во тьме, как и не было его никогда. Остались только двое и тусклый огонек сигареты между ними.
Феликс устроился на спинке беседочной скамьи, широко расставив ноги, и откинулся на прижженый окурками столб.
- Давай, Тим, садись, - он качнул коленом, приглашая сесть на саму скамью, на кинутую на нее куртку. - Совсем бросил, не вперло? А я вот подсел что-то. Кстати, шикарное место, и не думал, что здесь есть что-то такое. Ты, небось, все здесь излазил? Девчонок сюда водил? Или пацанов? Как нарочно для этого построено.
По хребту, прижатому к трухлявому дереву, семенили горящими лапками тысячи огненных муравьев.
Иди ко мне, счастье мое. Мое. Иди. Имя мне - легион.
Дата: Понедельник, 12.09.2011, 08:15 | Сообщение # 21
Раса: Человек
Сообщений: 6
Статус:
Томми Гриффит выпил пива, красуясь, неумело, задрав бутылку в зенит, фыркнула пена и он утерся рукавом толстовки, ощерился и снова лихо хлебнул.
И легло на старые дрожжи легкоградусное пойло так хорошо и дрожко. Нет такого слова "дрожко", Томми. Есть только ты и последние секунды мая, живого и зеленого, асфальтового и бензинового, и облака слишком быстро бегут в сиреневой акварельной сутеми над головами. Девчонок водил? Пацанов? А зачем пацаны? И кому нужны девчонки. Девчонкам нельзя показывать тайные места, они дуры, они разболтают, а парни будут ржать, потом в убежище придут государственные люди, подстригут косилками траву, поставят полицейского и табличку: цветы не рвать, траву не мять, не курить, больше троих не собираться". Конец всему. Томми удивленно уставился на собеседника, поерзал на подстеленной куртке - его лицо было почти поглощено сиреневой вечерней полутьмой, и проговорил, верил, что он поймет.
- Это мое убежище. А карусель не заводится. Она просто так стоит. Ма говорила что она никогда не работала, даже когда она была маленькая. Я не верю вообще, что Ма была маленькой. Она врет, да?
Моя мать - резиновая женщина с пищиком-клапаном на спине. Правда, мистер, я вырасту и стану юристом, врачом, страховым агентом, электриком, полицейским или модным дизайнером? Я буду платить налоги и ежемесячный кредит на машинку, буду трахаться в миссионерской позе по субботам и петь в белой церкви по воскресениям, я покачу вдоль пестрых полок тележку в мегамаркете, я буду жарить барбекю для красномордых друзей на газоне за белым штакетником, (а теперь все выстроились по росту и сделали смешные лица - я вас сфоткаю на память) я буду играть в бинго не на деньги, а на спички, я получу холодные открытки от взрослых детей в День Отца и на Рождество, заведу породистую собаку, женюсь второй раз на молодой, отвезу в крематорий Мамочку, стану начальником отдела, облысею, меня покажут по телеку в прайм-тайм в шоу-викторине "Угадай слово и отсоси у крашеного ведущего", я срежусь в полуфинале, мне не дадут приз. Аудитория, внимание: апплодисменты! По утрам кашель, затрудненное мочеиспускание, печень шалит, подозрение на онкологию, старческие пятна, унылые полтора часа с платным психологом... У него козлиная бородка, как женский лобок под нижней губой, он обожает русскую соционику и слишком часто моет руки, он мямлит про "эдипов комплекс", но на самом деле не знает обо мне ни хрена. Мозгоправ вполуха слушает мои сны и нервно щелкает колпачком дорогой паркеровской ручки. И косится на часы, до конца сеанса на фрейдисткой кушетке осталось десять минут.
Если бы мог, я бы вышиб моему психологу мозги из дробовика. И вышел бы под проливной дождь без рубашки. Но мне нельзя... За немытым окном - все тот же рабочий понедельник и смог и пробки на дорогах.
И что, мистер? правда я смогу со всем этим жить? Мистер, не, вы правда хотите, чтобы я вот так, с этим всем жил?
Вы же, взрослые, как-то с этим живете... Приспособились. И даже не морщитесь, когда прочищаете горло хлорной водой из зубного стаканчика по утрам. Вы живете, вас даже не тошнит в начале рабочей недели. Но только не Фил. Я не знаю, сколько ему лет, но я привел его туда, где нет ни Мамочки, ни ти-ви, ни бобби.
Томми крепко облапил дареную бутылку, рванул этикетку, с неприятным пластырным звуком. Подогнул ногу, оперся подбородком на коленку.
В голове гудело гулко и сонно, как в улье.
... Через три аллеи от Феликса и Томми, под фонарем, человечек-куколка из носового платка дернулся, подогнул правую ножку, доверчиво присел на колене грузного, но при этом странно грациозного, при всей великанской стати мужчины.
Турок остановил волшебную пчелиную машинку, которая вертела под стеклянным колпаком бесконечные нити розовой сахарной ваты, погасли золотые огни, турок огляделся, побормотал невнятно, снял красный фартук и покатил с трудом по гравию свою красно-желтую тележку с крендельками, миндалем и нугой. Покосился походя на толстяка на скамейке. Покачал головой.
И вдруг платочный человечек вышел из повиновения. Маркат удивленно вздернул бровь, глядя на свою правую руку с самодельной марионеткой, как на нечто отдельное от тела.
Томми взглянул на Феликса - подростка портил слишком крупный нос и дурацкие серебрушки брекетов.
Минутный подкожный страх и недоверие заставили Гриффита ерзнуть и отодвинуться от добряка-Фила. Пиво болтнулось в коричневом бутылочном стекле. Платочный человечек рвался прочь с полных пальцев кукловода. Бежал, бежал, перебирал кручеными ножками на месте.
- А знаешь, Фил. Давай так, - сказал Томми Гриффит - Я дарю тебе это место? Берешь не глядя?
Сообщение отредактировал Томми - Понедельник, 12.09.2011, 12:00
Я просмотрел сотню вариантов его судьбы, и ни в одном он не будет более счастливым, чем сейчас, когда умрет через 12 дней. Какой бы участи ты пожелал для друга своего, Теодор Фишер? И все Фишеры мира замнутся, замямлят, покраснеют, вспотеют, но скажут твердо: "Пусть он умрет". Ибо какой судьбы ты хотел, господи, для агнца, что запутался в ветках куста? Ты дал Аврааму выбор и Авраам сказал - "Пусть он умрет". Кого-то ты ведешь к спасению, господи, кого-то к лучшей жизни, но всегда у тебя должен быть кто-то, кто скажет - пусть он умрет.
Бесконечное беличье колесо жизни, прыг скок, орехи, вода, бежать-бежать-бежать, вода, орехи, сон, бежать. Во всем этом есть высший смысл, надкол на орехе есть мистический знак, а вода с утра горчила, и это что-то значит, и колесо, раскручиваясь, пошло чуть туже, скрипнуло четыре раза, а не два как обычно. И в форме колеса, и в скорлупе ореха сокрыты тайные послания и сокровенные истины. Бежать-бежать и "крак".
Нет бога, нет вселенной, нет жизни, нет человечества, нет рая, нет ада. Все это только сон, замысловатый дурацкий сон. Нет ничего, кроме тебя. А ты только мысль, блуждающая мысль, бесцельная мысль, бездомная мысль, потерявшаяся в вечном пространстве. И в этом пространстве, сколь бы пустым оно не было, всегда найдется тот, кто пожалеет тебя и скажет - "пусть он умрет".
- Я не знаю твою ма, Тим. И не умею определять врут ли люди на расстоянии. Моя была очень хорошей женщиной, но тоже мне врала, Тим.
Хрупкая смуглая женщина обнимала сына, улыбалась мужу и врала, врала беспрестанно. Что все будет хорошо, ей намного лучше, они всегда будут вместе и что она никогда, никогда не бросит свое счастье. Подушки пахли резко и зло, лекарствами, потом больного человека и застарелой кровью - слишком слабые сосуды, часто рвались и из носа кровило. Врала, что они непременно съездят в Исландию, Феликс, ты же понимаешь, что для мамы вреден холодный климат. Святая, святая женщина, старалась, тянула, жила ради семьи, и врала самой своей своей жизнью.
- Это, это витамины, Феликс, - и пузырек с морфином укатывается под кровать. - Мне сегодня намного лучше, - и выпачканные в крови салфетки затолканы под подушку. Зачем?
Святая женщина, немой укор слабости, и воплощение лжи.
Крайтон помолчал, сделав несколько больших глотков, и будто не заметил, что Томми заерзал на скамейке. Отправил в полет окурок. Тот пролетел, разбрасывая искры, падающим горящим пассажирским боингом. Воткнулся в землю, погас.
- Щедро... Мне нечем отдарить тебя, Тим. Разве что крышей высотки на Аддисон-лейн. Там прямо на крыше оранжерея и голубятня, и не ходит никто. Пару лет назад там жил какой-то мужик, но помер.
Он помолчал, погонял еще глоток пива на языке и отставил бутылку на край скамьи. Коснулся ладонью плеча, взьерошенных волос, убрал руку.
- Слушай, у меня к тебе вопрос. Ты бывал когда-нибудь счастлив? Имя мне - легион.
Дата: Понедельник, 12.09.2011, 11:55 | Сообщение # 23
Раса: Человек
Сообщений: 6
Статус:
Томми Гриффит не отшатнулся от прикосновения чужого человека, скорее всего даже толком не заметил его, или воспринял, как должное панибратство, вроде хлопка с оттяжкой по плечу: Привет, брателло. Как жизнь? Дай краба!
- Счастлив? - Томми хохотнул, тряхнул немытыми дня три ( с отъезда мамочки в Париж) волосами, от сырости они казались тяжелыми и чужими, как нейлоновые локоны манекена в магазине "тинейдж", распродажа "завтра в школу, построились, марш, мимо кирпичной стены Пинк Флойда.
- Да я прямо сейчас счастлив, во первых - у меня есть секрет - всплыла в памяти окись текилы, мохнатый пахучий треугольник между ног ямайской женщины, темной, как контрабандный ром - и от этого стало страшно, будто эта женщина вошла в его дом после телефонного звонка в службу досуга с выездом, как зомби или лунатичка, вытянув вперед когтистые руки: мои милые деревянные глазки видят тебя сквозь стены, мальчик. Я посажу тебя на мучную лопату, зажарю и съем. Ямми-ямми-чмок, я высосу мозг из твоих костей. Все леди делают это.
Про свой "секрет" Томми Гриффит решил забыть, но счастье все таки жило в нем, в легком, гибком, безбольном теле, в отсутствии кредитной карты, возрастных мозолей и долгов, в рисунке светлой кожи, и даже в белом шраме на лбу, на линии роста волос, в четыре года ударился о чугунные перила скамейки, когда бежал к елке в парке. Зашивали в медпункте.
Томми хотелось размяться, вопрос Фила его не удивил - о чем еще говорить двум случайным стрелкам из неведомого киношного Техаса, за бутылкой пива, как не о счастье. Томми дурашливо и небольно ткнул кулаком Фила в плечо. Сказал весело:
- А во вторых - я познакомился с тобой. Ты о'кей? Я о'кей!
Пароль и отзыв, как бенгальский огонь, пятнадцатилетнего счастья.
... Платочный человечек дрыгнул ножкой, заскакал козленком по спинке парковой скамьи, отбрасывая слишком длинную тень.
Томми Гриффит легко спрыгнул со скамейки, отошел недалеко от беседки, вжикнул молнией джинсов, слышно зажурчала струя, разбиваясь об опорный беседочный брус. Он отряхнул последние капли, заправился и вскарабкался на карусельный круг. Под рифленой подошвой разных кроссовок скользила темной кашей прошлогодняя листва.
- Фил, иди сюда! Тут прикольно!
Томми опасно оседлал ближайшую лошадку - такую старую, что ржавые штыри каркаса пробили ее крашеную шкуру. Он улыбался, болтал ногами, бутылка булькнула наотлете.
- Внимание, Леди и Джентльмены - глупо болтал подросток под хмельком, завесив лицо волосами - Мы отправляемся. - он вытянул губы трубкой и свистнул, повторил где то подслушанное звонкое - Чаттануга чу-чу! И изобразил паровозный гудок, приложив ко рту кулак.
Сообщение отредактировал Томми - Понедельник, 12.09.2011, 12:16
Феликс выбрался из беседки, перешагнул стальное ребро опрокинутого бака, сунул руку в карман. Провел пальцами по шву изнанки, цепляясь за грубую нить стежков. Фонари не горели, только тускло поблескивали в лунном свете облупившиеся лошадиные бока и стойки карусели.
- Я о`кей, это уж точно, - на секунду пробрала крупная, совершенно не по весеннему ознобная дрожь. Заставила разогнуть плечи, клацнуть зубами, стиснуть кулаки. И ушла, сменившись снова ласковым теплом.
- Можно попробовать одну штуку, - Крайтон прошелся вокруг карусельной основы, обдирая плющ короткими рывками, - хотя, конечно, результат не гарантирован.
Где-то под солнышком тянуло невыносимо и длинно, с долгим кисло-сладким привкусом. И чтоб заглушить это чувство, он налег на деревянный круг, раскачивая его, отслаивая напластования ржавчины. А потом нашел выступ и толкнул. Легко, будто заезженную пластинку на старом патефоне чуть подталкивают пальцем, прежде чем опустить иглу. Карусель дрогнула всем своим естеством, просыпаясь от долгого сна, поупрямилась чуть, и неожиданно ходко и просто сдвинулась. Внутри клацнуло, защелкало, древний механизм вырывался из забытья с негромкими звуками, заедая и поскрипывая. Что-то в самой сердцевине пробудилось и тронуло холодными металлическими зубцами натянутые струны. Так кружится балерина, навеки застыв с поднятыми руками в раковине музыкальной шкатулки.
Щелк-щелк-щелк. Щелк-щелк. Покосился когда-то радужный единорог. Натужный сдавленный всхрип, как вздох, вырвался снизу. Пластинка старой карусели начала разбег. Щелканье сложилось в шарманочный мотивчик. Все приготовились? Мы отправляемся.
Феликс взопрел, напряженные мышцы заныли от нагрузки, но шаг легок и пульс бьет в висок в ритм заедающему мотивчику.
- Мы отправляемся, Тим.
Ухмыляющиеся морды, облупившиеся хвосты, лошадки застыли на шестах. Крутись, крутись. Громозди аллюзии на иллюзии, слушай мотив, беги за белым кроликом, ведь мы все опаздываем, ужасно, кошмарно опаздываем. Ну да и черт с ним.
Феликс остановился, тяжело дыша. Карусель крутилась уже сама, без посторонней помощи.
- Эй, давай. Прыгай ко мне. Сможешь? Имя мне - легион.
Карусель дрогнула и понеслась по кругу, по кругу, по кругу. Слева направо, четко щелкая на стыках шестеренок механизма, будто в такт быстрым пальцам, которые, наощупь, печатают здесь и сейчас на черной клавиатуре со стершимися знаками кириллицы и латиницы. Спляшем, Пегги, спляшем, сделаем сегодня придуманный никем не построенный воображаемый Лондон 2011, где мы никогда не были, используя 32 буквы и знаки на верхних кнопках клавиатуры, засыпанной пеплом и залитой кофе, не глядя стряхнем пол сигареты в черную ракушку пепельницы сбоку от монитора, и продолжим эту бесконечную пляску святого Витта, новый кадр, средний план, монтаж, компьютерный эффект, полный свет, тишина в студии, мотор.
Коламбия Пикчерз не представляет.
Томми Гриффит зарделся, прикусил нижнюю губу, крепко обхватил твердую шею карусельной лошади, заболтал ногами, откинул голову, смеясь в полную силу и крикнул:
- Вау! Фил ты... Ты вообще! Ну ты вообще! Фил! Мы короли мира! Йууу-ху! Она едет! Она сто лет не работала!
Он не заметил, что его голос сонно терялся во влажном воздухе, будто его душили кашмировым платком.
Подросток бесновался на спине драконьей карусельной коняшки, вскинутые передние копыта, оскаленная морда, слишком живые глаза, он ловил на повороте взглядом лицо своего вечернего соучастника и собеседника.
Вскинул руку так, будто с разворота бросал цветок в лицо.
Прыгай ко мне? Да. Прямо сейчас. Я смогу. Я такой. Томми Гриффит извернулся, теперь он балансировал стоя на карусельном седле, танцуя разными кроссовками на скользкой спине пробитой посередке медным шестом зверюги, изгиб тела как у девочки на шаре Пикассо - бедро, талия, рука.
Томми Гриффит прыгнул. И попал точно. Ругнулся, схватил Фила за плечи, все еще шалея от прыжка, от кружения, от счастья.
- Я попал? У меня получилось? Да?
Слишком близко глаза в глаза. И сердце прыгает под майкой и толстовкой, как большая рыба.
Платочный человечек запнулся, свел ножки, будто в танце булочек Чарли Чаплина.
Слишком тихо и темно вокруг. И в парке никого. Почти никого.
Душе по нраву банальный припевчик И, возможно, она права. Карусельным лошадкам нравится музыка От которой кружится голова.
Сообщение отредактировал Томми - Четверг, 15.09.2011, 14:48
- Ты попал, - дыхание успокаивалось медленно, мокрый от испарины лоб бликовал в лунном свете, - получилось. Бинго! - Феликс улыбался. - Прямо в яблочко.
Он подхватил подростка на руки и крутанул вокруг себя, оторвав от земли, раз, другой, слегка закружилась голова. Оступился неловко, выпустил. Нагнулся поправить шнурок.
- Ты круче всех. Ты - король.
Повернул спиной к себе, прижал, слушая как вперебойку бешено стучат сердца. И одно и второе.
- Слышишь как бьется? - шепотом.
Пара мгновений. Не на раздумья, нет. На то чтоб напиться всем этим. Через край, из горла. И длинные сильные пальцы зарываются в волосы, ласково ероша загривок, ложатся под подбородок.
- Я люблю тебя, Томми...
И резкий рывок, вверх и вправо. До щелчка. Хотя, наверное, все же до хруста, но производители современных товаров так любят это слово - до щелчка. Нажмите, поверните, крутите, тяните до характерного щелчка. И все запоры откроются, все сезамы отворятся, все двери распахнутся, а упаковки распечатаются с характерным щелчком. И будет вам счастье. Много и сразу. Полные руки счастья до потери дара речи, пульса, соображения и сексуальной ориентации. Только тяните. Дергайте. До характерного щелчка.
Странно. Ничуть не сложнее, чем теткиным гусям. "У тебя тяжелая рука, Феликс, это хорошо. Главное не пытайся ничего сажать. А вот обрезать что-то - милое дело. Сверни шею тому серому, мы его запечем. С яблоками." Наверное, дело в хрящах. Если растянуть, то они хлипче пудинга.
Он опустился на землю, придерживая тело в объятии. Голова болталась вислой тряпкой.
- Я люблю тебя. - Маркат трудно повторил слово в слово, как пароль и отзыв, в сиреневую густую темноту платановой аллеи. Его низкий, с наждачной хрипотцей голос стал бэк-вокалом для тайной погребной мелодии Феликса.
Саундтрек Беркли-сквер. Искусство убийства, детства и бегства.
Характерный щелчок.
Человечек из платка стал просто платком, платок - в кулак, кулак - к губам. Белый платок промок кровью, по всем складкам, по форме приоткрытого рта. На джинсы и журнал капнула пухлая капля, будто клюквенное мороженое потекло из пакета. Одна. Вторая.... Пятая.
Полная шея была напряжена так, что выперла яремная вена. Маркат откинул голову на спинку скамьи, переглотнул кадыком. Дрогнула тяжелая нижняя челюсть, будто в агональном "зевке", который хорошо известен парамедикам, из тех, что выезжают на смертельные огнестрелы и падения с высоты. Расширенные, как у наркомана на измене, карие глаза приобрели совершенно человеческое выражение тошного ужаса, ночной оторопи, тоски. Зрачок в точку. В углу левого - слеза.
Зажатый рот. Платок. Желтый липкий отсвет кованого "под винтаж" диккенсовского фонаря. Второй кулак Марката с беспомощной силой бухнул в крашеное дерево скамьи.
Судное время, опасные, поздние, как беременность, европейские сумерки.
Пора признаться, старик, все идет не так, как ты планировал. Карусель вертится против часовой стрелки, кровь в заемном краденом теле густеет и течет вспять, с перебоями сокращался, давился кровотоком, мышечный мешок сердца, под изрядным запасом жирка.
Смерть Морин вызвала у Марката самую простую реакцию - взрывной оргазм, смешно признаться, он просто обильно спустил в трусы, как озабоченный прыщавый школьник, который спер у папаши порножурнал и даже не успел крикнуть "вау", как уже кончил.
Но сейчас Маркат одновременно и попеременно (не спрашивайте - как, он и сам не успевал понять) был свернутым позвонком Томми Гриффита, карусельной лошадью с выбитым глазом, окурком "Лаки страйк" в пивной банке, волоском на руке самого Феликса, монеткой в заднем кармане брюк Томми Гриффита, его старым шрамом на лбу, гнилой доской беседки (третья слева от входа), буквой "S" в граффити, ржавой шестеренкой в механизме карусели, гниющим скелетом ажурного листа под ногой трупа, жирной белой личинкой майского жука, свернувшейся и дремлющей в пятидесяти сантиметрах под поверхностью почвы, красным кровяным тельцом в замирающей вене еще теплого тела, каплей соленого пота на виске Феликса и его снова развязавшимся шнурком.
Невыносимый калейдоскоп. Остановите мясорубку. Маркат бронхитно закашлялся до резкого колотья в легких и подвздошье, и не сразу услышал доносящийся сбоку и сверху женский голос.
Он проморгался, по кускам и обрывкам реальности воспринял фразу прохожей. В лицо ему тревожно заглядывала женщина лет сорока, шелковая косынка в крупный горох на пергидролевых соломенных волосах, приталенный плащик.
Маркат отрицательно замотал головой, убрал руку с платком от рта. Он не сразу вспомнил нужные слова, поэтому брякнул первое, что пришло в голову:
- Все о'кей. Я в норме. Пройдет. Кровь носом. Бывает. - Маркат уточнил - Высокое... Высокое напряжение.
- Давление? - изумленно переспросила женщина. Она все еще держала мобильник в руке. Уже готова нажать три девятки. Она еще не знала, что в Беркли сквер сегодня все мобильные вне зоны доступа.
- Да, мэм. - Маркат отправил изгаженный платок в урну, отер подбородок рукавом, больше размазал, кротко улыбнулся, вставая навстречу участливой обывательнице, та невольно попятилась, когда над ней воздвиглась горячая, тяжко дышащая глыба упругого самцового мяса на тяжелом крепком костяке. От уверенно стоящего в полный немалый рост мужчины жестко шибала плотная душная волна вибрирующего теплого воздуха, как от электрогенератора на предельной мощности. Даже пахло, как от кожухов разогретых плавящихся от напряга проводов. Маркат заговорил вежливо, темный сливовый тембр отдавался рокотом под ребрами на одной могильной ноте:
- Спасибо, мэм. Премного благодарен, мэм. Вы очень любезны, мэм. Проваливай, стер-рва, добром. Вырву горло.
... По плитам аллеи истерично стучали круглые немодные каблучки. Женщина прижимала телефон к левой груди, бежала, не оборачиваясь, остановилась только на перекрестке. Совсем близко фары автомобилей, тени прохожих. Она давила пальцем черную кнопку перехода на светофорном столбе и твердила вслух, не соображая, что говорит:
- Меня зовут Эланор. Эланор Ригби. Я иду домой. Я ничего не видела. Я хорошая девочка.
У Марката не было больше времени на рефлексию. Слишком многое предстояло сделать. Отвести все беды, все лишние глаза, голоса и звуки, всех бродячих собак, вон ту патрульную машину, что лениво катит по соседней аллее, группу чернокожих подростков, которые по пьяному делу забрели в заросли бурно поссать и погоготать, и конечно - вечного офисного червя, который выскочил в шортах, майке и кедах с наушниками плеера в ушах на пробежку перед сном.
Никто из них не помешает дальнейшему. Даже если Феликс пожелает разделать свежачок на куски пилкой для ногтей и расфасовать все кишки, рульки, голяшки, рожки и ножки в вакуумные упаковки по весу. Или примерить на себя кожу с его освежеванного трупа, по примеру ацтекских жрецов.
В больших городах есть такие места, спокойные и безлюдные, как центр циклона, вокруг кишит население, но внутри - любой, кто попал - вне.
Маркат отошел от аллеи по темному газону меж деревьями, замер, опираясь на шершавый ствол. Вздохнул. Карусель на последнем кругу застыла на ползвоне, как музыкальная шкатулка, у которой кончился завод.
Пора признаться, старик. Правую руку на Библию, левую на сердце, взгляд на портрет Королевы, я готов к присяге, ваша честь. Правда, правда и ничего кроме правды.
Маркат действительно любил Феликса. Ухнул в любовь накануне июня, как в зыбун - сразу по темя. Влип, как муха в халву. Подсел на Феликса, как на героин. При одной мысли об этом у Марката ныли "дороги" - следы грязных инъекций на сгибах полных рук и тяжелых, как у штангиста, ляжках.
Томми Гриффит был счастлив.
Томми Гриффит был мертв.
One, two, three, four... rock n roll! Sex, Drugs, Rock 'N' Roll
Сообщение отредактировал Чревоугодие - Среда, 21.09.2011, 16:27
Мгновение застыло и повисло в тяжелых душных минутах уходящего вечера. Прошлось по хребту стаей ночных мотыльков, стряхивая пыльцу мохнатых крыльев куда-то на обнаженные нервы. Щекотно.
Феликс держал в руках неподвижное тело и слушал как частит собственное сердце, то захлебываясь, то понемногу утихая. Минута, может полторы полузабытья из которого вырвали отдаленный визгливый хохот и комар, тонкой иглой кольнувший обнаженное запястье. Крайтон выдохнул тяжело, с натугой, выгоняя лишний дурман из головы и поднялся, подхватывая мальчишку под грудью, чтоб удобнее было нести.
В беседке он пристроил вытащенный из кармана Томми телефон на край скамейки, включив в нем фонарик. Распаковал брошенный в угол рюкзак - тонкая пищевая пленка, губка, бутыль с водой, швейцарский мультитул, нож для выживания, темнобордовая увесистая рукоять с белым крестом в стилизованном щите, под завязку напичканная колюще-режущими. Нож большой, нож тонкий, шило, ножницы, почти метровая струна алмазной пилы. Практичные ребята эти швейцарцы.
- Ты сегодня шикарно выглядишь, ты в курсе? - провел костяшками пальцев по теплой еще щеке. Расстелил пленку, укладывая на нее тело, натянул хрустко перчатки, взялся за раскрытый нож и взрезал медленно, по нитке, сначала толстовку, потом и майку, обнажая впалую бледную грудь. Провел с силой по груди сверху вниз, сгоняя лишнюю кровь к животу и прочертил первую линию, самым кончиком лезвия, разглядывая, как расступается кожа, неохотно выдавливая точечки алого выпота. И потом от края сросшихся ребер и вниз, рассекая мышцы, но стараясь не задеть потроха. Надрезанная толстовка напитывалась лениво алым. Феликс стоял на коленях, как служитель перед алтарем и творил свою молитву сильными умелыми пальцами в поскрипывающей резине перчаток и бритвенно-острым лезвием ножа из разряда тех, на покупку которых даже не нужен какой-то сертификат или разрешение. Холодным оружием не считается. Точка.
Сердце лежащее на ладони на миг показалось каким-то маленьким. Но нет, просто иллюзия. Пакет, еще один пакет. В пакет побольше отправились окровавленная губка, пленка, перчатки. В еще один - ключи и электронная карта от замка Томми.
Феликс распечатал вторую пару перчаток. Да вот как раз подойдет, наверное. Прогнивший остов карусели приветливо распахнул объятья - только поддеть пару гвоздей и отогнуть вот эту и вот эту доски сверху. Он вытащил раскрытое бесстыдно до самого нутра тело из беседки и отнес его обратно к карусели. Коснулся поцелуем уже наливающихся синевой губ, вложил тщательно протертый бумажным платком жетон с четырехлистником под язык, и, перед тем как опустить труп во чрево древней машинерии, одним коротким жестом закрыл лишенные блеска глаза.
Вогнать на место вытащенные гвозди - минутное дело, особенно в такую труху. Вторые перчатки тоже отправляются в пакет, из бутылки с водой можно умыться и ополоснуть руки, обмыть нож. Аккумулятор из телефона прочь, симкарту прочь. В пакет, в рюкзак. Все лишнее в рюкзак, переодеть чистую футболку, забрать пустую бутылку из-под пива, накинуть куртку, одеть рюкзак. Скучающий подвыпивший парень после тяжелого дня, каких тысячи в огромном городе. Если не заглядывать в глаза.
Он прошел весь парк насквозь, по темным дорожкам, вышел к горящим фонарям, отмахал еще пару кварталов, легко и пружинисто. Кинул пару фунтов цыганке в цветастых юбках с ворохом тряпок в руках, должных изображать младенца. Завернул, завернул снова, негромко пиликнул брелок сигналки.
Получасом позже с моста полетели несколько пластиковых пакетов, телефон и симкарта. Феликс сидел на перилах и курил. "Лаки курит лаки". Из приоткрытой дверцы опеля мурлыкал Стинг.
He deals the cards to find the answer The sacred geometry of chance The hidden law of a probable outcome The numbers lead a dance *
Крайтон выкинул окурок. Пора домой. Дома ждет Тициан и то, что лежит в рюкзаке на заднем сиденье. Пора. Газ до пола, свежесть уже почти летней ночи. И Стинга сменили Флойды.
Remember when you were young, you shone like the sun. *
*Текст Sting «Shape of my Heart» Во время игры он хочет разгадать Великую Тайну Случайностей, Скрытый закон возможного исхода… И цифры пляшут в его руках
*Текст Pink Floyd «Shine On You Crazy Diamond» Помнишь, ты был юн, и сиял, как солнце.
Маркат тяжело шел по сырому газону, не выбирая дороги. Как любила говорить мать его нынешнего тела (неуклюжее определение настолько соответствовало действительности, что Маркат сам усмехнулся) : "будто смерть водит тебя за галстук".
Пожилая миссис Лидия Лилленд (для домочадцев Ли-Ли) увлекалась лозоходством и спиритизмом, вертела биолокационные рамочки, тарелку с азбукой и мучала глобальными вопросами доску "уиджа"* , столь же часто, как и делала инъекции ботокса. Респектабельные леди не стареют.
Пристойное эзотерическое увлечение для профессорской жены из благополучного квартала, где даже для того, чтобы войти в подъезд нужен электронный пропуск. Ни одной беспородной собаки, ни одного алкаша, ни одного туберкулезного плевка на асфальте, улицу моют хвойным шампунем. Как в раю. Правь, Британия, морями.
Надо позвонить родителям. Совсем забросил стариков. Хотя неохота лишний раз слышать елейный голос матери
"Все это, конечно, очень мило, Гарольд, детка, но ты еще не надумал жениться? Мы не вечные, у папы опять сердце, а я хочу поцеловать внука в лобик"
Да, мам. Хорошо, мам. Мам, святое дерьмо, мне тридцать пять лет. Нет, я не кашляю. Да, я надел шарф, да, я завтракал. Да, опять фастфуд. Мам, я ненавижу брокколи на пару и обезжиренный йогурт. Мам, прости, я очень занят. Еду по трассе в аэропорт, и у меня отсасывает натуральная блондинка на скорости 60 британских миль в час. Дело деликатное, если Range Rover подпрыгнет на "лежачем полицейском", она сделает зубками "клац" и проблема внуков решится сама собой. Мам, я кончу, заправлюсь и перезвоню, пока. Абонент вне зоны доступа.
Он конечно же никогда такого не говорил, хотя очень хотелось.
Маркат шел вслепую, отгибая сырые плети сирени и ежевики. От каждого шага поднимались тучки белых мошек-однодневок - завтрашний день будет теплым и безветренным.
Опустошение, как после брачной ночи. Белая сладкая пустота под языком. Я - стреляная, еще теплая гильза - подумал Маркат.
Это мои земляничные поля.
Когда Феликс бросил пакеты с вещдоками с моста в грязную воду, (плеск!) Маркат в парке Беркли сквер остановился, поднял голову и увидел прямо перед собой. Карусель.
Она все еще плавно вращалась против часовой стрелки. Верблюд, единорог, лев, лошадки: рыжая, белая, вороная и блекло зеленоватая, как сырная плесень.
Ни одного следа на траве и гравии. Все чисто.Труп в железном нутре под заново прилаженными досками. Мертвый вечный двигатель.
Но карусель в ласковой тьме вертелась под навязчивый еле слышный мотивчик парового калиопа. Ни один живой человек не заметил бы полета карусельных фигур сквозь ночь. Но Маркату пришлось смотреть, не смаргивая.
Облезлого единорога в трещинах масляной краски на боках и острой морде, оседлал Томми Гриффит. Слепые глаза вытаращены в пустоту, на зубах все еще поблескивали брекеты, которые уже никогда не исправят прикус. Глупо болтались разные кроссовки. Шея повернута под неестественным углом. Разрезанная толстовка и майка трепались на ветру, как короткие крылья. От косточки подвздошья вниз - аккуратный вывернутый разрез, непристойный, по- кулинарному нестрашный. По краям уже запеклась сукровица.
Впереди него на карусельном кругу медленно кружились еще трое - рослый мужчина в синей полицейской форме уличного патрульного на огромном трехколесном велосипеде. На животе темная выдавленная летней покрышкой масса, левая рука искорежена ударом - пальцы с открытыми переломами торчали, как спицы сломанного зонтика. В кармане на его бедре все еще хрипела и бормотала ненужная рация. Нелепый, как манекен, светловолосый гуляка на китайском рогатом драконе, ножевые раны на его теле открыты ветру, как рты. И девушка в короткой юбке верхом на льве. Блузка расстегнута - вздрагивали, как сырое мясо, груди с внятными трупными пятнами. На сосках наклейки "кисточки". Бурлеск.
Привет, Блондинчик. Привет, постовой бобби с перекрестка Беркли. Привет, Томми. Привет, Морин. Счастливчики. Первопроходцы. Вас будет больше, гораздо больше.
Маркат вытянул сигарету из пачки, закурил, от пальцев несло сырой печенкой. Мелкое пламя зажигалки сорвало порывом ветра, на миг подсвеченное тяжкое лицо Марката показалось смертно усталым. И в этом мгновенном свете - проблеске реальности было ясно - карусель стоит.
Но стоило погаснуть огню, она продолжила свой путь в никуда до конца круга. В темноте все предметы не те, чем кажутся.
Пассажиры карусели молчали, не замечая ни друг друга, ни собственной маленькой внезапной смерти. Все трое улыбались. К утру все пройдет, рассеется, забудется, сотрется. Важно одно. На этой карусели еще много свободных зверей. Жирафа. Большой Злой Волк. Слоненок Дамбо. Осел из "Шрека" Поросенок с крыльями. Кентавр. Тяни-Толкай. Грифон. Черепаха. Человек на Четвереньках. Пес Гуфи.
И если надо - появятся новые звери. Карусель умеет ждать своих седоков. Этот аттракцион не столь популярен как Лондонский Глаз**, зато бесплатно и без ограничения возраста.
... Маркат добирался домой, едва не засыпая за рулем.
Ночная дорога, мертвые фонари, рекламные щиты с подсветкой. Внезапный прозекторский свет прожекторов в тоннеле и снова полутьма. Мигала фара поворотника.
... Сигнальная станция с вами в эфире круглосуточно.
Погода в Лондоне на этот час: +18, ветер юго-западный, 3-7 метров в секунду, переменная облачность, без осадков, атмосферное давление 761 мм ртутного столба, влажность 65%. Геомагнитная обстановка спокойная. Настройтесь на нашу волну и оставайтесь с нами навсегда.
