Дневник не существует. Заброшенный выселенный дом. В доме - комната. В комнате - табурет. На табурете - старый кейс, черный пластик, оковки по краям фальшивого серебра. Маленький ключ на пыльной крышке. Стопка устаревших видеокассет WHS, белые наклейки пронумерованы черным жирным маркером, иногда на кассетах есть надписи, вроде "It Had to Be Murder", или Hello, Dolly, смайлики или пиктограммы. Ни одна пометка не имеет отношения к содержанию. Несколько лазерных дисков разной степени изношенности в упаковках и без. Диктофонные миникассеты. Жестяные коробки с бобинами возгорающейся кинопленки времен немого кино. Проекторы. Раздолбанный видеоплеер. Сплющенный хитиновый отпечаток таракана. Пятно кетчупа. Яблочное зернышко. Окурок Lucky Strike. Фильтр оплавлен. Трамвайный билет. Надорванная пустая упаковка презерватива "masculan. electronically tested". И больше - ничего. Sex, Drugs, Rock 'N' Roll
Сообщение отредактировал Чревоугодие - Пятница, 09.09.2011, 11:03
8 сентября 2010 года. Южный Лондон. Район Тотенхэм. Бедуэлл Роуд. дом 1/14.
Перси Бишоп был проверенным поставщиком наркоты. Звонок принят.
- Да? - Бадди, привет, старик, как твое ничего? Только Перси Бишоп помнил кличку Гарольда Лилленда, еще времен колледжа. - Мое ничего такое ничего. Как сам? – Маркат улыбнулся, глядя на дорогу, поправил гарнитуру мобильника, левая рука не отпускала руль. - Нормаль. – Перси глотал слоги – Тут нарисовалась маза. Ты занят? Можешь подъехать? Дело срочняк, но сытное. - Говори по человечески, мать твою, ведь можешь, когда хочешь. – Маркат затормозил перед светофором – маячила слева каска дорожного патрульного. Не время связываться с полицией. - Бедвэлл роуд, 1\14, квартира 16-к, второй подъезд, второй этаж. Тут у одной бабы сын помер, оставил товар. Товар классный, чисто все. Восемь килограммов. Баба в деле, все понимает. Отдаст за так. - Что за товар? – мелкую морось первого, по- настоящему осеннего дождя смахнула с ветрового стекла щетка дворника, Маркат вытянул из пачки сигарету.
- Медленный - булькнул голос Бишопа, пошли помехи – Я пробовал. Настоящий султан, не пожалеешь. Восемь кило! Я б повесился. Это пол-лимона чистыми. Я договорился с бабой, она ждет! Скажи, что от меня! Светофор замигал. Полные, но длинные и крепкие пальцы Лилленда барабанили по оплетке руля. Газ.
- Почему сам не едешь? - Жена рожает, тут такое... Бадди, я тебя никогда не подводил! Чесс... слово? Бадди, Бадди, алло, пропадаешь! - Я приеду. Адрес запомнил. А ты что, женат, Перси? - Лилленд стряхнул пепел за окно. - Уже два года как, ты не знал? - Не знал. - Сын будет! УЗИ показало, мальчик. У него писюн будет больше моего! Знаешь, Бадди, такое дело... Гулял я с одной... А тут... Голос Бишопа ушел в помехи и оборвался.
У Марката была прекрасная память на цифры. Развивал еще в молодости. На ближайшем повороте, он развернул машину, сверился с затрепанным атласом – GPRS не держал – раздражали посторонние голоса в салоне.
Район парка Тотенхэм. Неблагополучный квартал. Полно безработных иммигрантов. Женщины в черных мешках хиджабах наклонялись над лотками с фруктами, щупали овощи, торговались с визгом по-арабски и турецки, английская речь здесь была не в ходу.
Мелькали то типовые многоэтажки со стираным бельем на балконах, то багровые одноэтажные сараи, темная черепица, больные голуби, косые окна. На подоконниках коты нюхают осень. Улица Бедвелл сломана под прямым углом, тупиковый аппендикс. Автомобилей мало, Маркат припарковался легко. Арка во двор зевнула на повороте – виднелись темно-желтые липы, облупленные качели, граффити на стенах.
Прохладно. Он растер заколевшие пальцы, дыша в сомкнутые ладони. Кроссовки, черные джинсы, грубой вязки синий свитер в обтяг с крокодилом Lacoste над сердцем. Темные жесткие кудри заведены назад от лба черным мужским ободком.
Звонок Бишопа был как нельзя кстати. Наклевывалась крупная сделка. Он вышел из машины, огляделся, сунув ладони в задние карманы джинсов.
Ага. Дом в самом тупике. Четырнадцатый. Странно, откуда в адресе номер первый и дробь. Наверное, тупик не всегда был тупиком, был проезд, и часть дома нумеровалась по соседней улице. Дом старый. Желтая довоенная пятиэтажка. Из нижних окон несло жареным луком. Бормотал телевизор. Вонял на всю улицу переполненный мусорный контейнер с маркировкой «Пожалуйста, складывайте мусор раздельно». Домофон сломан. В подъезде отчетливо пахло мочой и краской. Лифта нет. Почтовые ящики покорежены и давно сожжены. Казарменные пролеты лестницы, стены покрашены в мертвенно голубой. На потолке жужжала и мерцала лампа дневного света.
Маркат поднялся на второй этаж. Крепко надавил кнопку звонка дешевой железной двери с номером 16. Ни звука. Звонок сломан. Только сейчас он заметил, что дверь приоткрыта, тянет гнилым сквозняком по ногам. Чертовщина.
Он не привык отступать. Ручка легко ушла вниз, за дверью провал коридора без света, запах нежилья, плесневых обоев, и почему-то корицы.
Маркат шагнул через порог внутрь и бодрым деланным голосом проговорил: - Мэм! Хозяйка! Я от Перси Бишопа. По делу. Эй, есть кто живой? - вой... вой... вой... – отозвалась полутьма. Ну надо же какое эхо в этой развалюхе. Из захламленной утробы квартиры раздался сухой кашель и надтреснутый слабый голос старухи: - Проходите, мистер. Мы давно ждем. Время пить чай. Маркат пожал плечами, сделал еще шаг – слева тускло замаячило зеркало и висящая на крюках зимняя одежда. Резкий хлопок. Дверь за спиной грохнула о косяк. Запах корицы стал сильнее, щекотало в носу, так будто под ногами рассыпали три пачки специй. Маркат дернулся назад. Ударился задом о холодную входную створку. Заперто. Намертво.
Бадди - Buddy - англ. Дружище, старина. Свой парень.
Медленный, султан - синонимы героина, султаном называется импортное сырье наркотика.
Sex, Drugs, Rock 'N' Roll
Сообщение отредактировал Чревоугодие - Четверг, 08.09.2011, 16:21
Выключатель нашелся сразу, слева от двери. Тускло с задержкой в 5 секунд вспыхнула голая лампа на проводе с патроном. Длинный коридор, грязный паркет-елочка. Овальное зеркало. Стойка для зонтиков. Рухлядь на вешалке. Обычная старушечья квартира, запущенная донельзя. Ремонта не было, наверняка, с тех времен, когда наци бомбили Лондон. Маркат распахнул первую дверь, слева. Опять слева.
Комната-зал, книжные полки, круглый обеденный стол, китайский чайник, поднос с пирожными, две разные чашки, продавленный диван с нестираным бельем и волглыми желтыми подушками. Старухи не было здесь. Но пахло, как в комнатах, где доживают старые люди - затхлостью, старой бумагой, сердечными каплями. Не было старухи. Но ведь только что была. Маркат коснулся развороченного одеяла - белье было еще теплым и влажным. Над кроватью висели черные старинные часы в резной оправе. Маятник мертв. Под узорными стрелками надпись "Roi de Paris". Стрелки застыли на без пятнадцати три.
Маркат подошел к окну, отвел коричневую штору - рама в человеческий рост, за немытым стеклом узкий светлый двор, детские качели, глухая стена красного кирпича с черной дверью. Над дверью вывеска, старая, прошлого века, годов семидесятых. Но буквы, источенные временем, еще видны. Глаза резанула орфографическая ошибка: "Набивка матрацов".
Маркат тряхнул головой: вот бред, кому сейчас нужно набивать матрасы. Черная дверь хлопнула, выбежала во двор девочка лет десяти в клетчатом платьице. По блестящему от дождя мокрому асфальту протопотали ее высокие коричневые ботинки со шнуровкой, метались зелено-красные клетки пышной короткой юбки, взлетали соломенные косички. Девочка взобралась на качели, оттолкнулась и раскачалась, так, будто не играла, а с остервенением выполняла нудную подневольную работу.
Маркат начал терять терпение. Он вернулся к двери и окликнул снова: - Мэм, ну где же вы? У меня мало времени.
Снова старушечий кашель и голос, слабый, невнятный: - Времени много! Я здесь. Иди ко мне.
Запах корицы стал сильнее. Голос старухи был липким и холодным. Как будто случайно провел пальцами по замороженному куску желтого человечьего жира. Маркат отогнал дурацкое сравнение, почему-то проверил пистолет "вальтер" в кобуре скрытого ношения под мышкой, рукоять твердо прощупывалась под свитером. Он решительно двинулся по квартире, мечтая свернуть старухе шею.
Вторая комната - проходной кабинет, слепые гипсовые бюсты, книжные шкафы, допотопный ламповый телевизор - покрыт салфеткой-ришелье, на телевизоре фарфоровая балерина. Отбитая и плохо приклеенная ножка поднята в мертвом пируэте. Никого.
Третья - спальня. Кровать с ковровыми подушками и плюшевым мишкой. Глаза пуговицы запылились. В буфете - хрусталь и пыльные чашки. Никого.
Ванная. Все заросло сальной грязью, ржавчина под кранами, битый кафель. Никого.
Сортир. Желтые потеки на фаянсовом толчке, бачок открыт, вода уныло капает в ведро, треснула подкова деревянной сидушки, пластиковый кошачий лоток с окаменевшим дерьмом на газете.
Никого.
Узкая кухня. Огромный разделочный стол, прикрученная ручная мясорубка, холодильник пятидесятых годов. Плита, залитая кофе и убежавшим супом. Полка с просроченными лекарствами и червивыми крупами в банках.
Никого.
- Мэм! - рявкнул Маркат, с трудом протискиваясь меж холодильником и кольченогим стулом - Хватит уже играть в прятки!
- Раз. Два. Три. Четыре. Пять. - старуха начала медленный отсчет. Голос звучал из зала.
Маркат рванул в зал, замер на пороге. Никого. Чай разлит по чашкам. Пирожные - песочное кольцо, пряники и шоколадная полоска переложены "покрасивее", как домино - и один пряник надкусан - вытекло на блюдце химическое вишневое повидло. Жирно-алое. От душной пряной вони корицы тошнило нехорошо, волнами.
Только сейчас до Марката дошло. Он сглотнул слюну, оперся о рассохшийся дверной косяк. Один его знакомый, полицейский, следователь из убойного отдела, как-то, за рюмкой, рассказывал ему, что его бригаде часто приходится выезжать в выморочные квартиры.
Одинокие люди в большом городе умирают грязно. Самоубийца холостяк, без родственников, провисел в петле неделю, распухший и сизый, одинокую грузную старуху хватил удар, а соседи вернулись из отпуска поздно, и только через две недели заметили вонь и темные пятна на потолке - бабуля поплыла и протекла. Кадаверин - вещество, которое образуется в разлагающихся трупах, запах вывести очень трудно. Но есть одно средство, которое забивает трупную вонь безотказно. Корица.
Маркат прикусил костяшки пальцев. Пухлые щеки посерели. Темные провалы глаз. Он обернулся. Пустой коридор за спиной. Млечный свет энергосберегающей лампы. Он задрал свитер, рукоять "вальтера" удобно легла в ладонь. - Мэм? - его голос прозвучал в недрах шестнадцатой квартиры неестественно и хрипло. - Где вы?
- Я упала. - отозвалась старуха, по звуку, кажется со стороны ванной комнаты - Но ничего, сынок. Я ползу. К тебе.
Маркат взвел курок, готовый выстрелить в любой момент. Вторая догадка заставила его опустить оружие.
В этой квартире он не чувствовал ничего. Ослеп, оглох, онемел. Он больше не был "демоном". К черту пошли все фэнтазийные способности, уличная магия, дешевые спецэффекты из форумных игр для малолеток и онлайн "квестовок". Он стал обычным человеком. Из мяса и костей. Ощущение омерзительное. Будто легко катил на коньках по рождественскому льду, ветер в ушах свистел, свобода! И вдруг лед сменился наждачным асфальтом.
Гарольд толкнулся плечом во входную дверь. Хлипкая на вид створка даже не пошатнулась. Дверной глазок залеплен пластырем снаружи. Выхода нет. Мышеловка. Sex, Drugs, Rock 'N' Roll
Сообщение отредактировал Чревоугодие - Пятница, 09.09.2011, 14:19
Гарольд вернулся в зал с круглым столом. Он не осознавал, что старается ступать как можно тише по скрипучим елочкам половиц. Сервировка на столе снова изменилась. В чашках пухла, как опара, черно-серая чайная плесень. Пряники, шоколадная полоска и песочное кольцо высохли, поседели и мелко растрескались, превратились в мумии самих себя. Только алое повидло на блюдце было свежим и жирным. Оно уже начало сворачиваться коричневыми печеночными сгустками. К ручке чайника был аккуратно прислонен сложенный вдвое листок тетрадки в клеточку. Он взял записку, стараясь не коснуться мертвых сладостей и синих довоенных чашек. Развернул и прочел.
"Мои кошки ели мое лицо".
Каракули простым карандашом. Почерк то ли детский, то ли старческий с больным наклоном.
Он скомкал записку, скатал шариком, швырнул, не глядя, за плечо.
Мобильник Лилленда бессмысленно гонял по дисплею "поиск сети". Предатель. Все эти новомодные брендовые штучки так и норовят подгадить человеку. Если дать им волю - фены и электробритвы будут питаться нашими горелыми волосами, как спагетти, пластиковые гробы соляриев изжарят нас заживо, а телефоны перешлют смс-ки любовниц и личную обнаженку с малолетками на номера жен, полиции и престарелых родителей.
Хватит. Надо взять себя в руки. Всегда есть варианты. Кричать у входной двери, колотить, чем попало, коленями, кулаками, обломками мебели. Глупо.
В таких домах никто не открывает на шум и не выходит в шлепанцах на лестничную клетку. Мало ли кто здесь живет. Наркоманы. Алкаши. Безработные. Сектанты. Пенсионеры с сенильной деменцией. Ты изойдешь на крик, а они будут разогревать фасоль с кебабом, листать журналы на толчке, и смотреть "магазин на диване" по телеку с помехами. Разве что сделают звук погромче.
Окна. Всего навсего второй этаж. Козырек подъезда. Водосточные трубы. Все так просто. Немного усилий. И Элвис покинет здание. Гарольд начал с двух ростовых окон в зале. Старые двойные рамы, чешуйки сухой коричневой краски вымазали пальцы ржавой окалиной. Он дергал шпингалеты, с усилием налегал на створы. Рамы кряхтели, сыпались куски замазки, но запоры держались намертво.
Он снова пробежался по пустым комнатам - проходной кабинет, гостевая - везде немытые стекла дребезжали, тряслись под его ударами. И ничего. Только в кухне, как назло была отворена четвертушка рамы - сильно пахло сгоревшей нищенской едой, раму приоткрыли, чтобы выветрить сальную луковую гарь.
Гарольд оттолкнулся от венского стула, кое-как вскарабкался на подоконник (банка с чайным грибом разбилась об пол, сильно завоняло кислятиной). Он понял, что не пролезет в узкий проем. Попробовал протиснуться, проклиная все ужины, не отданные врагу. Резко выдохнул, поджал живот, насколько мог, даже помог себе руками, запихивая обильную плоть под ребра, дернулся - края рамы ободрали пышные бока, под кожу впилась мелкая щепка. Он лез наружу головой вперед, нелепая пародия на роды. И застрял ровно посередине торса. Боль от ссадин стала невыносимой. Гарольд захрипел и с трудом вырвался назад из тесноты, неуклюже грохнулся грудью на подоконник. Замер, астматически дыша ртом. Боковой шов свитера пропитался кровью. Бесполезно. Он не смог бы продраться в этот оконный проем, даже если бы ему было двенадцать лет. Или после сорока дней на воде и пайке горького хлеба размером со спичечный коробок.
Мама всегда гордилась тем, что я крупный ребенок.
За окном кухни глубокий двор. Красная кирпичная стена. Черная дверь. Вывеска: Качели. Девочка на качелях. Красные и зеленые ромбы платья. Доска вверх-вниз. Скрип петель. Взлетали соломенные косички.
Стоп. Из окон зала тот же самый вид. Но зал прямо за моей спиной по коридору. Окна кухни должны выходить на улицу. Он прошелся по всей квартире, отодвигая и срывая шторы с колец на карнизе.
В каждом окне одно и то же. Красная стена. Черная дверь. Качели. Девочка. Конторская вывеска семидесятых годов "Начинка мертвесов". Кажется, раньше она выглядела по другому. И грамматическая ошибка беспокоила, как заноза.
Гарольд пытался выбить оконное стекло кулаком, потом допотопной кофемолкой, ножкой стула. Стекло покрылось сетью мелких трещин, как морщинами, но крепко держало удар.
Его сильно тошнило и шатало. Под мышками темные пятна пота. Волосы налипли на лоб, противно щекотали загривок.
Девочка. Она живая, она услышит. Это шанс. Дети доверчивы и отзывчивы. Я знаю, я читал, что пишут модные социальные психологи. Мы, люди больших городов второго тысячелетия, оказываем помощь другим, если мы не торопимся, если жертва заслуживает этого и похожа на нас, если мы религиозны или испытываем чувство вины.
Гарольд выглянул во двор из кухни. Фальшиво улыбнулся - в черной щели рта мокро шевелился язык, как слизняк. Крикнул:
- Привет!
Скрип-скрип. Мертвая петля качелей. Девочка подняла голову и ответила:
- Привет!
Есть! Она меня слышит!
- Меня заперли! Дверь заклинило! Я потерял ключи!
- Ключи! - ответила девочка (качели вниз)
- Нужен слесарь! Позови взрослых!
- Взрослых! - ответила девочка (качели вверх)
Тонкие руки между перекладин. Болталась в такт взмахам и падениям гибкая вялая шея.
Гарольд, багровея от злости, навалился на подоконник брюхом и заревел:
- Ты слышишь меня вообще? Маленькая тупая сучка!
- Сучка! - ответила девочка во дворе. Голос колкий и липкий. Голос старухи, которая упала и ползет.
Он швырнул в нее из окна обломками кофемолки. Не добросил.
Качели монотонно двигались. Ребенок сгибал и разгибал тощие ноги в ортопедических ботинках.
- Ненавижу вас всех! Сдаюсь, вашу мать, мне не нужен товар! Сволочи, выпустите меня! Позови родителей, пусть позвонят в полицию. Или я здесь сдохну! - Лилленда трясло, он орал в окно, в висках бухал тесный прединсультный пульс.
- Сдохнешь, - ответила девочка, ее светлый кукольный парик мотался от плеча к плечу.
Гарольд глубоко вдохнул, раздувая ноздри.
Еще слово и я выстрелю ей в голову. Ее череп лопнет, как гнилой кокос
В шестнадцатой квартире резко с дребезгом на разрыв зазвонил черный телефон.
Фраза «Элвис покинул здание» была впервые произнесена вечером 15 декабря 1956 года во время шоу Louisiana Hayride в городе Шривпорт (штат Луизиана) продюсером шоу Хорасом Ли Логаном, после того как Элвис Пресли и его группа ушли со сцены. Обезумевшие фанаты пытались прорваться к служебному выходу, чтобы увидеть своего кумира. Тогда Логан вышел к толпе и сказал:«Прошу вас, ребята! Элвис вышел из здания. Он сел в машину и уехал. Пожалуйста, вернитесь на свои места». После этого фраза приобрела бешеную популярность в мире шоу-бизнеса и за его пределами, став легендарной. Впоследствии её стали использовать самые разные люди в разных обстоятельствах и смыслах. В частности, она нередко используется спецслужбами или телохранителями в качестве кодовой.
Sex, Drugs, Rock 'N' Roll
Сообщение отредактировал Чревоугодие - Понедельник, 26.09.2011, 14:47
